По телевизору сказали, что снова будет дождь. Он идет, не прекращаясь ни на день,
вот уже несколько лет. И теперь самым сильным моим желанием стало опять научиться ходить медленно.
Наверное, в какой-то момент мы все привыкли к навечно зависшим грозовым тучам. Мы даже не заметили, как красочный мир вокруг нас превратился в черно-белое безумие. Не в романтическую комедию про двух влюбленных ньюйоркцев, целующихся под проливным дождем на таймс-сквер, а в непрекращающийся хоррор Хичкока. Ливнем смыло и наши воспоминания. Просто мы перестали видеться друг с другом, потому что однажды потолки во всех кафе стали протекать и зонтики пропали из всех магазинов. Но зато мы вновь начали писать письма. Забытое искусство оказалось не таким уж и бесполезным – почтальонам, которых многие давно вычеркнули из своей жизни, наконец, нашлась работа. Сегодня они по праву получают государственные награды и самые высокие оклады. Сложно представить, в каком бы веке мы сейчас были, не окажись этих смельчаков, каждый день готовых слечь с тяжелой ангиной, но все равно продолжающих протягивать жителям набухшие от сырости конверты.
Вчера мой очередной сосед сбежал из города. Он ничего не взял с собой, потому что вся его квартира, вся его одежда и мебель покрылась плесенью. Он оставил даже своего кота Роберта Грейвса («Не везти же мне его всю дорогу на руках!»), который теперь спит у меня в ногах. Названый так своим, по всей видимости, эрудированным хозяином, Роберт Грейвс совершенно не боится воды, что делает его еще привлекательней и совсем непохожим на других кошек. Когда я сажусь за стол писать письма тем немногим, кто еще может их получать, он запрыгивает на подоконник и как будто всматривается в каждую пролетающую за окном каплю. Что он в них видит? Кап, кап, тихое отчаяние.
Никто не сможет сказать, когда это точно началось. Но я знаю, что мир сошел с ума не в тот день, он такой уже давно. И если бы это был не дождь, то наверняка какая-нибудь вспышка чудовищного вируса. По большому счету – нам повезло – к этому времени, мы с Робертом Грейвсом были бы уже мертвы. А так – это всего лишь капающая с потолка вода, не мешающая ни ему, ни мне засыпать и просыпаться каждое утро. Конечно, я понимаю, что это слабое и вообще-то глупое утешение – да, мы не потеряли сон, но лишились многих и многих нами любимых занятий. Сейчас, например, не прогуляешься в раннее воскресное утро по городскому парку, потому что и парка больше нет, и не всякому удастся насладиться пейзажем, стоя по пояс в воде. Или, скажем, игра в футбол, которая и в крытых стадионах, напоминает что-то среднее между водным полом и синхронным плаванием. А кто-то даже потерял близких – до них теперь просто не добраться.
Мы не новая Венеция, как некоторые успели нас окрестить, мы гниющая водосточная труба Олимпа. Говорю вам, кто-то там – сверху – за что-то разгневан на нас. Может быть, поэтому я не бегу от сюда – я тоже заслуживаю наказания? И Роберт Грейвс, который, я уверен, за все свои девять жизней не поймал ни одной мыши, а, между прочим, предыдущий хозяин кормил его свежей рыбой три раза в день – нет никаких оснований оставлять страдать его в этом городе. Вот он без кого-либо чувства вины и уехал, оставив меня с котом раскаиваться в том, что нам обоим еще предстоит понять. Я думаю, что тогда – в прошлом – возник миг, когда таких как я и Роберт Грейс стало слишком много.
Утром приходил сосед снизу и жаловался на ржавую воду из крана. Понятно, что это был всего лишь предлог – в нашем доме не осталось больше жильцов – поэтому я пригласил его зайти. Он даже не заглянул ванну, чтобы удостовериться, что и у меня вода коричневого цвета, а, влажно шаркая подошвами нелепых тапочек, побрел на кухню. И пока я варил для нас кофе, он начал свой рассказ:
- Понимаешь, судя по письмам, она чудовищно поглупела. По-моему, и почтальон это понимает – на нем всегда эта дурацкая усмешка. Но такого просто не может быть - он бы не за что не читал чужих писем! Ты ведь знаешь, что нельзя читать чужие письма?
Стоя к нему спиной я просто кивнул и он продолжил.
- Ее слова, как бы это тебе сказать, оголились. Понимаешь? Они, извини за излишний пафос, скинули с себя одежду мысли. Голые, пустые, некрасивые слова. Ее как будто подменили на бездушную машину. Набор ничего не значащих символов! Я перестал понимать, что она пишет. Вот, послушай, - он достал из кармана брюк несколько промокших листов, - Закат солнца желто-оранжевым светом скользит по макушкам деревьев. Сделать с наслаждением глубокий вдох и задержать дыхание до момента, когда все вокруг станет снова серым. В надежде оставить солнечный воздух еще на пару минут в себе. А когда стемнеет видно тысячи звезд, по традиции самым первым созвездием нахожу Большую медведицу. Верь, если ее увижу, то следующий день обязательно будет хороший!
– Ну?! И здесь такого три страницы! Что это значит?!
Я поставил перед ним кружку кофе.
- Мне кажется, ты немного преувеличиваешь. Ей просто захотелось помечтать, вот и все. Сколько, по-твоему, мы не видели солнце? Поверь, многие уже забыли, какой оно формы. Что уж говорить про звезды – вверху только вода, - я сел напротив него.
- Вот об этом я тебе и говорю! – сосед стукнул кулаком по столу, - какие к черту закаты и медведицы!? Мы прямо сейчас с тобой сидим и дышим гнилью, а она делает глубокие вдохи…
- С наслаждением, - заметил я с улыбкой
- Да, боже ты мой, с наслаждением! Что мне ей ответить?
- Знаешь, Роберт Грейвс…
- Кто?
- Мой кот – Роберт Грейвс.
- У тебя есть кот?
- Да, сосед сверху оставил. Ты дашь мне сказать?
- Еще один…Да, да, извини, говори.
- Роберт Грейвс любит сидеть на подоконнике и смотреть на без конца пролетающие капли. Как думаешь, что он в них видит?
- Ммм, - сосед сделал первый глоток кофе за все время, - себя? – неловко сказал он.
- Неплохое предположение, - я тоже немного отпил, - действительно неплохое. Правда, на что еще можно смотреть, когда кругом вода? Только на отражение. Но нет, я думаю, что там, - сосед повернулся к окну, - он во всем этом видит тихое отчаяние. И наше с тобой и твоего адресата.
- Прости, не понимаю тебя.
- Хорошо. О чем ты хочешь, чтобы она тебе писала? О том, как ей одиноко в четырех набухших стенах или о том, как почтальон каждый день, видя заплаканное лицо, успокаивать ее?
- На что это ты намекаешь? – он со злостью посмотрел на меня.
- Ни на что. Мне кажется тебе пора, - я взял его чашку и вылил оставшееся кофе в раковину.
Он не шевельнулся, а я сделал вид, что мою посуду. Мы могли поддерживать эту мизансцену еще очень долго, но вдруг он сильно закашлял. - Наверное, у меня аллергия на твоего чертового кота. Я пойду. Роберт Грейвс запрыгнул на стол.
-Спасибо тебе, приятель.
Мне, правда, жаль, что все так вышло. Я знаю, что не следовало говорить о почтальоне. Напишет ли он в сегодняшнем письме о нашем разговоре? «Утро выдалось еще хуже, чем обычно – из всех кранов побежала ржавая вода. Хоть высовывайся в форточку и умывайся так. Пришлось подниматься к соседу, он однажды обмолвился, что у него всегда есть запас чистой воды. Представь, вместо того, чтобы просить его помощи, я уселся пить с ним невкусный кофе. Меня удивило – он живет этажом выше, а в квартире такая духота, словно он ее никогда не проветривает. Повсюду у него разбросаны книги и конверты и как у всех нас – вульгарное скопление уже переполненных тазиков. Раньше, очень давно, до того как начался дождь, он часами изводил весь дом игрой толи на пианино толи на рояле – никогда не понимал разницы. Сейчас, когда он или оно набухло, играть на нем стало просто невозможно, но сегодня я бы его послушал. Сосед странный тип, он живет так, как будто вокруг ничего не происходит. Сидит, наверное, за своим столом – пишет письма, читает книги, вообщем – витает в облаках. Не понимаю, как так можно жить? По-моему ему нет дела даже до того, что вода уже находится в полуметре от моих окон. Ко всему прочему, он завел себя кота со странным именем Роберт Грейвс. (вернувшись, я сразу же открыл справочник. Грейвс – английский поэт). Ты ведь помнишь, что у меня жуткая, просто жуткая аллергия на кошек, поэтому, надолго я у него не задержался. О чем могут говорить соседи? О погоде, конечно».
Когда дождь, не прекращаясь, шел уже месяц, люди стали уезжать. Кто-то перебирался в другие города, кто-то, испугавшись, что рано или поздно вода будет повсюду, меняли материки. Постепенно опустели и высотки. Нас, добровольно оставшихся, пытались даже расселить насильно. Мысль о том, что дождь не может идти вечно – не отпускает меня от сюда и много лет спустя. Но, на самом деле, я приду в ярость, если он закончит лить в эту секунду, потому что я ничего для этого не сделал. И представляю себе замешательство Роберта Грейвса: что с ним случится, когда за окном перестанут проноситься его отражения?
В телевизоре нас любят сравнивать с жертвами великого потопа, забывая, что в те времена испытанию подверглись все народы, и с одной лишь целю: появление истинного человека. Мне просто кажется, что тогда божественный план не удался – в своих затхлых одеждах и квартирах мы потомки тех людей. И сейчас, вдыхая гнилье, понимаю, что я, точно как и они, заслуживаю наказания.
Сыреют воспоминания, а заменить их пока нечем. Многим сложно признаться, что они начали забывать голоса своих друзей, близких. Теперь нам остается разве что тщетно пытаться улавливать интонации и настроения букв. Даже из снов исчезли люди, все больше сняться письма, слова, отдельные фразы и предложения. Все так - словно мы вернулись на две тысячи лет назад.
Совсем скоро я спущусь к соседу и все ему расскажу. Расскажу о том, что мы с ним очень похожи; что мы оба виноваты за происходящие вокруг; что и в его конвертах запечатана печаль и тоска, и, что так и должно быть; что я никогда не читал чужих писем, но знаю, что в них написано; что дурацкую усмешку на лице почтальона я тоже вижу каждый день; что твои слова вовсе не голые и пустые; что ты всегда так писала - пытаясь хоть как-нибудь обмануть себя. Но пока я не сделал этого, позволь мне еще кое-что тебе сказать.
Я вышел сегодня из дома поздно вечером, подышать свежим воздухом, посмотреть на океан. Там, вдалеке, догорал закат и несколько туч клубились над ним. И, знаешь, по-моему, я опять научился ходить медленно.
.jpg)
.jpg)
Сообщения
