Есть ряд книг, которые я никогда не прочитаю. Это те, цитаты которых я нахожу.
Знаете, это если бы мне сегодня сказали: "Между 12 и 14 часами ты найдешь того человека, с которым будешь жить всю оставшуюся жизнь". Становится скучно, не интересно -предсказуемо.
Господа, апеллирую я сегодня исключительно плохими примерами.
Буквачек много - посторайтесь осилить.
Отрывки из книги Клауса Джоула «Выходные с пьяным лепреконом»
Порой нет ничего прекрасней, чем вопреки всем правилам дотянуться до небес.
Особенно, если эти правила были придуманы, чтобы сдержать нас, а не вдохновить.
…
Ох, уж, мои любимые издатели и издательства! «Так делать нельзя!
Так никто не делает! Нет, невозможно! Неужели, нужно было делать вот так?…»
…
По большому счету, мы не способны оценить формы, в которых выражает себя другой человек, будь это текст, картина, работа в саду или такая простая вещь, как смех. Выносить оценку каким бы то ни было формам, в которых выражают себя другие, это значит вмешиваться в их творчество.
Порой я боюсь, что подвергнусь оценке. Но самое грустное в том, что судить берутся люди, отказывающие себе в свободном творчестве, не позволяющие внутренней красоте выйти наружу. Туда, где, в свою очередь, она может быть подвергнута оценке другого такого же человека.
Написанные на бумаге слова – одна из широчайших форм самовыражения, но в то же время мы ограничиваем его чрезвычайно жесткими рамками. Правописание, непременный порядок слов в предложении и тому подобное. Но сегодня воссияет новая свобода.
Итак, когда дурак и нарушитель правил превращается в героя? По-моему, когда он или она набираются храбрости им стать! Каким-то образом, радостный, свободный акт дерзания позволяет красоте выливаться наружу. Это, в свою очередь, позволяет нам быть неоценивающими свидетелями. А это освобождает от ограничений – навязанных другими и самим собой.
…
– Что ты посоветовал жене, когда она сказала, что ей нравится поэзия, и что было бы здорово, если бы она могла писать стихи? – спросил меня лепрекон.
Я подумал с минуту, пробуя вспомнить обстоятельства, а потом ответил:
– Это один из многих случаев. Люди всегда полагают, что не могут чего-то делать, сравнивая то, что у них получается с тем, что считается стандартом. Они не понимают, что их талант значительно превосходит стандарты, что они – другие. Потому люди склонны оценивать свое творчество, как недостаточно хорошее, и прекращают им заниматься. Начинается все это еще в школе. Вам говорят написать стих, а потом сравнивают его с другим стихом. Если форма стиха такая же – вы получаете оценку «A*», если форма другая – получаете всего лишь «D». Это же делают и в других сферах. Я рисую в собственном стиле – его нельзя оценить, как лучше или хуже любого другого стиля, но в школе как раз такую оценку и производили. Они пытались всех заставить рисовать одинаково, но ведь так нельзя! Мои рисунки получили столь низкую оценку, что я был зачислен в число не обладающих художественным талантом и отправлен в столярную мастерскую. Но сейчас те же самые рисунки стоят больших денег! В общем, я посоветовал Роберте писать, как пишется, и не сравнивать свои стихи с ничьими другими. Пусть ее поэзия будет особенной – ведь так и есть, так и должно быть.
– И что было дальше? – спросил он.
– Ее стихи напечатаны в книге и в нескольких журналах. Также Роберта получила приз за один или два стиха, точно не помню. Но, – я погрозил небу пальцем, – начни она писать эти стихи в школе, то их бы сравнивали со стихотворными образцами, и, конечно же, не одобрили бы. Именно поэтому Роберта полагала, что не может писать стихи. Каждый может писать – и не просто стихи, а хорошие стихи – если только ему будет позволено быть самим собой; а продукт творчества будут воспринимать, как форму самовыражения. Никто, кроме круглых дураков не станет оценивать самовыражение человека.
Кроме того, Роберта также полагала, что не умеет рисовать. Она принимала за образец определенную форму, повторить которую не могла, что, по ее мнению, означало, что рисовать она не умеет. Потребовалось немало времени, чтобы убедить ее в том, что не только Роберта не может рисовать, как Ван Гог – но и Ван Гог не может рисовать, как Роберта. Ван Гог верил в себя и еще больше в свой художественный стиль – вот в этом-то и было его волшебство!
Сейчас Роберта занимается всем тем, в чём, по ее прежнему мнению, у нее не было ни капли таланта. Это стало возможным благодаря пониманию и принятию своего способа самовыражения в каждом виде творчества. Точно так же и с пением – ее естественный голос подобен пению ангела, но когда она подражает другим, вы слышите стон умирающего кита.
– Именно так! – согласился лепрекон. – Вот что останавливает людей в поиске радости – они бояться, что их способ самовыражения не будет принят, а, возможно у них даже и ничего не получится – и это ведет лишь к сумятице. Помнишь парня, которому говорили, что ему никогда не стать комедийным актером, пока вылечится от заикания?
– Конечно, – ответил я со смехом, – если бы не его заикание, то не быть бы ему таким смешным артистом! Это придает колорит всему, что он произносит.
– Ага, значит, ты понял… – прокомментировал он.
…
– Да, согласен. Порой и мне кажется, что создание книг – самое радостное занятие. Но почему-то оно сильно утомляет. Порой после десятка минут над книгой приходится восстанавливаться дня два. Что подтверждает тот факт, что это не мое призвание – иначе я бы ощущал прилив радости и энергии, от чего хотел бы делать это снова и снова, – отвечал я.
– Пробовал ли ты разбираться в том, почему не нравится писать книги? – спросил он.
– Да, мне тесно в узких рамках, принятых в издательском бизнесе. Все должно быть подогнано под шаблон. Нельзя начинать предложение с союзов «а» и «и» и т.п. Какая разница – если написанное имеет своего читателя? Даже если текст интересен одному лишь автору – что с того? В любом случае нужно позволить тексту оставаться в том виде, в котором он появляется. Вы же не исправляете «ошибки» в картинах Ван Гога – к чему же тогда делать то же с авторскими текстами? Это такая же форма самовыражения, как и рисование, а потому имеет право на то, чтобы остаться в первозданном виде. Вот что лишает меня радости! Вот от чего я разражаюсь каждый раз, когда сажусь писать!
Особенно, если эти правила были придуманы, чтобы сдержать нас, а не вдохновить.
…
Ох, уж, мои любимые издатели и издательства! «Так делать нельзя!
Так никто не делает! Нет, невозможно! Неужели, нужно было делать вот так?…»
…
По большому счету, мы не способны оценить формы, в которых выражает себя другой человек, будь это текст, картина, работа в саду или такая простая вещь, как смех. Выносить оценку каким бы то ни было формам, в которых выражают себя другие, это значит вмешиваться в их творчество.
Порой я боюсь, что подвергнусь оценке. Но самое грустное в том, что судить берутся люди, отказывающие себе в свободном творчестве, не позволяющие внутренней красоте выйти наружу. Туда, где, в свою очередь, она может быть подвергнута оценке другого такого же человека.
Написанные на бумаге слова – одна из широчайших форм самовыражения, но в то же время мы ограничиваем его чрезвычайно жесткими рамками. Правописание, непременный порядок слов в предложении и тому подобное. Но сегодня воссияет новая свобода.
Итак, когда дурак и нарушитель правил превращается в героя? По-моему, когда он или она набираются храбрости им стать! Каким-то образом, радостный, свободный акт дерзания позволяет красоте выливаться наружу. Это, в свою очередь, позволяет нам быть неоценивающими свидетелями. А это освобождает от ограничений – навязанных другими и самим собой.
…
– Что ты посоветовал жене, когда она сказала, что ей нравится поэзия, и что было бы здорово, если бы она могла писать стихи? – спросил меня лепрекон.
Я подумал с минуту, пробуя вспомнить обстоятельства, а потом ответил:
– Это один из многих случаев. Люди всегда полагают, что не могут чего-то делать, сравнивая то, что у них получается с тем, что считается стандартом. Они не понимают, что их талант значительно превосходит стандарты, что они – другие. Потому люди склонны оценивать свое творчество, как недостаточно хорошее, и прекращают им заниматься. Начинается все это еще в школе. Вам говорят написать стих, а потом сравнивают его с другим стихом. Если форма стиха такая же – вы получаете оценку «A*», если форма другая – получаете всего лишь «D». Это же делают и в других сферах. Я рисую в собственном стиле – его нельзя оценить, как лучше или хуже любого другого стиля, но в школе как раз такую оценку и производили. Они пытались всех заставить рисовать одинаково, но ведь так нельзя! Мои рисунки получили столь низкую оценку, что я был зачислен в число не обладающих художественным талантом и отправлен в столярную мастерскую. Но сейчас те же самые рисунки стоят больших денег! В общем, я посоветовал Роберте писать, как пишется, и не сравнивать свои стихи с ничьими другими. Пусть ее поэзия будет особенной – ведь так и есть, так и должно быть.
– И что было дальше? – спросил он.
– Ее стихи напечатаны в книге и в нескольких журналах. Также Роберта получила приз за один или два стиха, точно не помню. Но, – я погрозил небу пальцем, – начни она писать эти стихи в школе, то их бы сравнивали со стихотворными образцами, и, конечно же, не одобрили бы. Именно поэтому Роберта полагала, что не может писать стихи. Каждый может писать – и не просто стихи, а хорошие стихи – если только ему будет позволено быть самим собой; а продукт творчества будут воспринимать, как форму самовыражения. Никто, кроме круглых дураков не станет оценивать самовыражение человека.
Кроме того, Роберта также полагала, что не умеет рисовать. Она принимала за образец определенную форму, повторить которую не могла, что, по ее мнению, означало, что рисовать она не умеет. Потребовалось немало времени, чтобы убедить ее в том, что не только Роберта не может рисовать, как Ван Гог – но и Ван Гог не может рисовать, как Роберта. Ван Гог верил в себя и еще больше в свой художественный стиль – вот в этом-то и было его волшебство!
Сейчас Роберта занимается всем тем, в чём, по ее прежнему мнению, у нее не было ни капли таланта. Это стало возможным благодаря пониманию и принятию своего способа самовыражения в каждом виде творчества. Точно так же и с пением – ее естественный голос подобен пению ангела, но когда она подражает другим, вы слышите стон умирающего кита.
– Именно так! – согласился лепрекон. – Вот что останавливает людей в поиске радости – они бояться, что их способ самовыражения не будет принят, а, возможно у них даже и ничего не получится – и это ведет лишь к сумятице. Помнишь парня, которому говорили, что ему никогда не стать комедийным актером, пока вылечится от заикания?
– Конечно, – ответил я со смехом, – если бы не его заикание, то не быть бы ему таким смешным артистом! Это придает колорит всему, что он произносит.
– Ага, значит, ты понял… – прокомментировал он.
…
– Да, согласен. Порой и мне кажется, что создание книг – самое радостное занятие. Но почему-то оно сильно утомляет. Порой после десятка минут над книгой приходится восстанавливаться дня два. Что подтверждает тот факт, что это не мое призвание – иначе я бы ощущал прилив радости и энергии, от чего хотел бы делать это снова и снова, – отвечал я.
– Пробовал ли ты разбираться в том, почему не нравится писать книги? – спросил он.
– Да, мне тесно в узких рамках, принятых в издательском бизнесе. Все должно быть подогнано под шаблон. Нельзя начинать предложение с союзов «а» и «и» и т.п. Какая разница – если написанное имеет своего читателя? Даже если текст интересен одному лишь автору – что с того? В любом случае нужно позволить тексту оставаться в том виде, в котором он появляется. Вы же не исправляете «ошибки» в картинах Ван Гога – к чему же тогда делать то же с авторскими текстами? Это такая же форма самовыражения, как и рисование, а потому имеет право на то, чтобы остаться в первозданном виде. Вот что лишает меня радости! Вот от чего я разражаюсь каждый раз, когда сажусь писать!
0 коммент.:
Отправить комментарий