Я бы смог стать преподавателем тишины. Не уверен, что на мой курс будут ходить

студенты и что ему вообще найдется место реестре вузовских предметов, но я если бы это все-таки случилось, то моя занятия назывались бы «Познания тишины». Я бы написал учебник, в котором непременно была бы классификация видов тишины, ее составляющие и инструкция – вопрос «практика» на экзамене – как правильно сначала создать, а потом полностью погрузить в тишину. Нарочно забуду упомянуть на каком-нибудь из последних уроков: как из этой общей, окружающей тебе повсюду тишины – вынырнуть.
  Бессменным заведующим кафедрой «Тишины» был бы, конечно, Сэлинджер. К нему даже в кабинет бы и не заходили, достаточно было бы просто знать, что он есть. Молчащий (звучит, как будто научная степень) – это память о первозданном мире: когда не было еще языка, когда была только вода, да песок. Немота того мира запечатлена редким молчанием этого. Сэлинджер, сидя в своем кабинете, в своем звании, вымалчивал не столько даже свои произведения, сколько самого себя. Но пока он писал – он учил. Учил, что взрослые всегда лгут; учил, что отдельно взятое слово ничего не стоит, ценен порядок, в котором они стоят, частотность и плотность их употребления; он учил молчать, но слушали только первые парты.

   Всемудачи